Рейтинг: PG-13
Жанр: экшн
Категория: каждый понимает в меру своей испорченности
Размер: 5000 слов
Примечание: автор выражает благодарность Mutineer и shepet за беттинг и помощь с матчастью
Действующие лица:
КолгоспКолхоз ім. "Блакитного прапора" біля села Великі Гусинята
ГоловаПредседатель: Опанас Калдмерский
ЗаступникЗаместитель голови: Віктор Бермесюк
Секретар голови: Рупейко Ялинчук
Бабця його: Єлизавета по кличці Людожерка
Парторг: Гаврило Хосич по кличці КатПалач
9 доярок
інші колгоспники: Зепко (прибирає гнійнавоз в корівнику), Онопрій Буряк
Голова місцевої ради: Гордій Лебедюк
жінка його: Мотря Лебедюк
син його: Олесь (шибениксорванец п'яти років від роду)
племінник його, нещодавно приїхавший з Московії: Федір (Федько) Лебедюк
Вільний козачий хутір "Козацька розвага"
атаман: суворий козак Роман Ольмейда
козаки: Ростислав Вальдеско (також відомий як "Марічка" або "Шалена доярка"
батько Салинчук із племінником (малий Салинчук)
Пилип Аларкінь (по кличці БілявкаБлондинка)
інші: Севастіян Берлинко, Антоній Брове, Дем'ян Лозенко, Павло Танок
тітка Юлія (відома на всю область своєю косою та пиріжками)
Луіджи (іноземний журналіст по кличці СлинькоСлюнтяй)
Вальдес был парубок бедовый
И хлопец - хоть куды казак!
И хлопец - хоть куды казак!
Частина першаМолодой колгоспник Зепко прибирал в коровнике навоз. Больше ни к чему он способен не был и вовсе не завидовал своему другу Рупейке Ялинчуку, служившему секретарем у колгоспного головы, а потому очень удивился, когда тот окликнул его, проходящего по улице, посреди рабочего дня. Тем более, что рядом с Рупейкой стоял сам голова товарищ Опанас, а также заступник его, товарищ Бермесюк, которого Зепко не любил. Бермесюк был заносчив, вреден и брезглив до степени невероятной. Вот и сейчас при виде Зепко он поморщился, поднося к носу вышитую хустинку, хотя навозом вовсе не пахло! Зепко и в баню-то ходил неделю тому, а рубашку вовсе сменил почти только что - позавчера. Вот товарищ Опанас наоборот приветливо улыбнулся Зепко, отчего тому сразу стало хорошо.
- Представь, - пожаловался Рупейко. - К председателю племянник с самой Московии заявился. В модной шляпе, в полутабенековом жилете, а башмаки такие, что дивчине не стыдно на свадьбу надеть. Бабка моя непременно хочет его видеть и требует, чтоб я проводил ее до села.
Бабке Елизавете, прозываемой в народе Людожеркой, не решался перечить и товарищ Опанас, что уж говорить об ее собственном внуке. Если и мог тот в разговоре с близким другом Зепко пожаловаться на вредную старуху, то этим все и ограничивалось.
- Я третьего дня обещался проводить товарища Опанаса на Хеково озеро, ну, там, где мы с тобой с сосны в воду прыгали. Повадилась там якась вражина сети, вишь, ставить для карасей, что мы на развод запустили. А вот как вышло, эх!
Рупейко в сердцах махнул рукой. На товарища Опанаса он только что не молился. Ходил за ним как хвост за лисой, поди и спал бы на пороге, если б голова его по вечерам домой не прогонял.
- Подсобите уж, товарищ, - улыбка товарища Опанаса заставила Зепко расправить плечи. Ему - ему! - доверили провожать колгоспного голову с заступником на важное дело. Они уберут чужие сети, а если повезет - то и отловят злобного вредителя. Вся земля на дюжину верст окрест, вместе с лесами, горами и озерами, исключая только село да прилегающие огороды, принадлежит колгоспному хозяйству - это Зепко знал твердо.
Устроят они вредителю небо с овчинку, только бы поймать его! Зепко вернется в коровник героем, не исключено даже, что с благодарностью от самого председателя, тогда и Параска с Одаркой...
Сладкие мечты Зепко прервал насмешливый голос Бермесюка:
- Идемте же, шановне панство!
Попрощавшись с грустным Рупейкой, Зепко, гордый своим званием проводника, двинулся было вперед по улице, но снова был одернут Бермесюком:
- Нешто мы с тобой, Опанас, и до околицы сами не дойдем?
Товарищ Опанас только хмыкнул, и Зепко, покраснев до самой макушки, остановился, пропуская голову с заступником вперед, а затем пошел следом.
Поля начинались сразу за околицей колгоспной усадьбы. Золотые пшеничные колосья волнами ходили под ясным небом, и товарищ Опанас одобрительно кивал, глядя на тяжелые четырехгранные головки. Даже Бермесюк, кажется, сбросил свой обычный высокомерный вид, и распахнул полы свитки, спасаясь от наступающей жары.
А солнце пекло все сильнее, и скоро вынужден он был вовсе снять свою щегольскую свитку, обшитую синим галуном, да и Зепко, хоть и был только в сорочке, почувствовал себя калачом в бабкиной печи. Товарищ Опанас же шагал с прежней невозмутимостью, будто жара не имела на него никакого воздействия. Но, кажется, и он облегченно вздохнул, когда все трое вошли под сень рощи, за которой начиналось Ивовое озеро. Здесь бабка Людожерка собирала нечуй-ветер и канупер, а на озеро бегала купаться и водить хороводы сельская молодежь. Здесь же на Летний излом отчаянные головы искали цветок папоротника, заслуживая выговоры от парторга Хосича, перед каждым праздником сгоняющего сельчан на лекции о вреде народных суеверий.
Два дня тому назад над рощей прошла гроза, поэтому теперь тропа оказалась завалена сломанными ветками. Через иные можно было переступить, другие приходилось оттаскивать. Бермесюк то и дело вытирал вспотевший лоб. Вышитая хустинка его стала теперь мокрой насквозь.
И зачем взяли мы его с собой? - думал недовольно Зепко, таща с тропы очередной сук, - Сидел бы уже в конторе или шел к председателевой Мотре в гости, пока сам председатель пьет с Людожеркой водку, настоянную на вишневых косточках, да жалуется на щеголя-племянника. Племянник Федько учился три года в Московии, да вернулся - что твой петух! Выступает по селу, заложив большие пальцы в проймы полутабенекового жилета, и сам Леворукий ему не брат. Даже Мотря, председателева молодка, вроде как засматриваться на родича стала. Так будет жаловаться председатель Людожерке, но и она, и все на селе знают, что Федько - не Федько, а ходит к Мотре каждую неделю Бермесюк. Особливо если председатель в город едет, на ярмарку или по делам, так и, глядишь, сидит этот надутый гусь в председателевом саду да гоняет с председателевой женой чаи с мнишками, а после уходят они в дом, и что делают там - неведомо.
Но к Мотре Бермесюк нынче не пошел, а увязался якихось кошек за головой, и Зепко, хошь - не хошь, придется делить с ним славу.
"У-у, вражина, гусь толстозадый" - буркнул себе под нос Зепко, да, видать, недостаточно тихо, потому что, обернувшись, увидел злющего Бермесюка, кажущего ему кулак. В тот же момент окликнул их товарищ Опанас:
- Смотрите-ка, товарищи!
Тропинка уходила круто вниз, и там, за деревьями виднелась человеческая фигура, стоящая по колено в воде. Послышалась веселая песня:
"Засвистали козаченьки
В похід з полуночі,
Виплакала Марусенька
Свої ясні очі".
Слуха и голоса у певца не было и на копейку, зато орал он не меньше, чем на пять золотых гривен.
- Нешто казак? - удивился Бермесюк, сунув в карман мокрую хустинку и по-простому вытирая лоб рукавом.
Опанас нехотя кивнул.
- Похож. Не сидится им на хуторе, даром, что обещали носа не высовывать. Все вольницу подавай, все земли окрест своими считают!
Казак был один, а это значило, что колгоспники справятся с ним без труда. Товарищ Опанас и троих таких скрутит, а уж если Зепко подсобит!.. И Бермесюк, так и быть, сгодится - сети распутывать, в село рыбу тащить.
Идти, однако же, все равно стали медленнее, чтоб не спугнуть раньше времени удалого певца. Пришлось свернуть с тропы - Зепко вывел спутников на пригорок, откуда озеро виднелось как на ладони.
Солнце блестело на бритой голове и загорелых плечах казака, выбиравшего рыбу из сетей. Черный оселедец его был намотан на ухо. Богато расшитая сорочка валялась неподалеку на траве рядом с испачканными грязью сапогами.
Товарищ Опанас задумчиво поглаживал шрам на щеке, мысленно составляя план кампании.
- Вот что, товарищи, - наконец сказал он, будто и не замечая восторженного взгляда Зепко, который ловил каждое слово. - Ты, Виктор, постой на здешней тропе, а мы обойдем до дороги, которая ведет на казачий хутор. Если что - погонишь его на нас.
Вот уж делать казаку нечего, как бежать навстречу Бермесюку! Зепко приосанился. Наверняка вредитель бросится к своему хутору, тут-то они с товарищем Опанасом его и накроют!
Бермесюк молча кивнул, надел свитку, которую до того держал в руках и скрестил руки на груди, готовясь наблюдать. Доволен, небось, что за него всю работу сделают, ну так Зепко не против! Зато и слава вся достанется товарищу Опанасу и его верному помощнику!
- Идем, - товарищ Опанас улыбнулся, и Зепко понял, что готов не только скрутить наглого казака в бараний рог, но и разнести по камешкам весь ихний хутор, если только попросят его об этом.
Пока они обходили озеро, казак выбрал всю рыбу, одобрительно встряхнул полный садок, и принялся растягивать сети заново.
До предназначенного для засады места осталось несколько шагов, когда над солнечной озерной гладью разнесся отчаянный вопль Бермесюка. Товарищ Опанас удивленно обернулся, недоумевая, что заставило того не дожидаясь сигнала выдать свое расположение. Бермесюк размахивал руками и показывал на что-то за спиною Зепко. Тем временем казак в озере выпрямился во весь рост и смотрел на колгоспников, насмешливо прищурившись.
- Нешто сам пан Опанас? - басом прогремело сзади, заставив Зепко подпрыгнуть. Оглянувшись, он увидел здоровенного казачину в распахнутой на груди сорочке и шароварах таких широких, что можно было унести в них весь колгоспный урожай яблок, взбреди кому-нибудь в голову такая блажь.
- Здорово, товарищ Ольмейда, - оборотившись, спокойно ответил товарищ Опанас. Гордость за это спокойствие охватила Зепко.
- Мы тебе, пан Опанас, не товарищи. Мы на этой земле - паны. Испокон веку была она козацкой, ею и останется, а холопам вроде тебя и твоего Бермесюка, сгинуть надо бы отсюда к кошачьей матери. Чтоб и следа вашего поганого тут не осталось, как росы на траве не остается.
Нахмурился товарищ Опанас.
- Ты меня, товарищ Ольмейда, не пугай, я и сам напугать могу. А только гнали вас с общественной земли, и гнать будут. Скоро вашей Козацькой розваге ...
Молодецкий свист заглушил его речь, и все увидели, как ломится через подлесок Бермесюк, а за ним с шашками наголо несутся два казака. Впрочем, бежать далеко они не стали - в лесу саблей не размахаешься - а только дождались, когда жертва их скроется за деревьями, повернулись друг к другу и весело расхохотались, спугнув пролетавшего дрозда.
- Трус твой Бермесюк, пан Опанас, - хохотнул Ольмейда, - не можно доброму козаку с таким драться, чести в этом нет. Посему - хай вин тикае, а с тобой разговор будет особый.
- Я готов.
Товарищ Опанас сбросил свитку, оставшись, как и казак, в сорочке, и принялся засучивать рукава.
- Силы в тебе, товарищ Ольдмейда много, это я не спорю, а вот ума...
Казак оскалил зубы и принялся отстегивать саблю, а товарищ Опанас бросил через плечо:
- Уходи, Зепко. Передай... да нет, не нужно. Бермесюк все равно по-своему расскажет.
Этот расскажет! Переврет так, что молоко во всех кадушках до срока скиснет. Скажет, один, мол, с казаками сражался, сети порвал да рыбу выпустил. А на товарища Опанаса напраслину возведет! Озеро-то глубокое, все секреты скроет. Не найдут нынешнего голову, Бермесюка новым поставят, а ему, гусю надутому, только того и надо! И побежал бы Зепко к председателю, правду всю обсказать, да как товарища Опанаса одного оставить?!
- Не уйду я! Не уйду!
- Тю. Ты слухал бы, хлопче, що батька каже, - ласково произнес над ухом незнакомый голос, а в следующий миг звезды рассыпались перед Зепко, и мир померк в глазах его.
Частина другаТрусом Виктор Бермесюк не был. А как тут не сбежать, когда бьет сквозь листву солнце, сверкая на лезвиях сабель, от свиста закладывает уши, а на загорелых бешеных лицах написана веселая, бесшабашная злость? Затяни потуже пояс, да и беги, что есть сил, пока не стихнет вдали громкий молодецкий хохот.
Вольный хутор, прозванный его же обитателями "Козацька розвага", рыбьей костью в горле застрял и у колгоспников, и у самого председателя. Давно, давно мечтал он выписать из города регулярную часть, чтоб смели наконец наглую казачью вольницу - да прошение составить все недосуг было, находились другие дела. А может и не в том вовсе заключалась трудность, а просто чувствовал председатель, что малой кровью тут не обойдется. Таких соседей трогать - что осиное гнездо ворошить, себе дороже выйдет!
Понимая так, выслушал он обстоятельный рассказ Бермесюка, едва лишь тот отдышался и смог говорить, и постановил ничего пока не предпринимать. Вот если и вправду случится что-нибудь нехорошее с товарищем Опанасом, если будут получены тому неопровержимые доказательства, тогда и станем дело двигать. А пока отдохнуть бы вам, товарищ Виктор Касьянович, чаю испить да сил набраться. Вот уж и Мотря чашки несет...
Что бы ни болтали на селе досужие языки, председателеву молодую жену, девку ладную, но глупую, заступник Бермесюк не любил, ходил к ней исключительно по казенной надобности. Председатель был зажимист, лишних пару отрезов ребятне на сорочки у него по неделе выписывали, а любимой жинке он за милую душу уступал, когда только та попросит. Выпьет с Мотрей чаю раз Виктор Касьянович - глядишь, новые хомуты для лошадей привезли, выпьет два - доярки новыми ведрами щеголяют.
Вот и пришлось ему снова чай с вареньем пить, да подгоревшие мнишки есть - хозяйка из Мотри была неважная. А только председатель все равно в город отправляться не захотел. Вот будет проезжать мимо товарищ урядник - тогда и обскажем ему все в лучшем виде, пусть сам решает, кого казнить, кого миловать. А товарищ Опанас да товарищ Зепко... что поперек батьки в пекло скакать? Может, сами еще вернутся.
Бермесюку, однако же, было неспокойно. Вернувшись в колгоспную усадьбу, он стал бродить вдоль околицы, поглядывая на дорогу - не скачут ли по ней с шашками наголо казаки?
Но казаки не скакали, а день, меж тем, клонился к вечеру. Дрожал в теплом воздухе терпкий аромат полевых цветов, оглушительно стрекотали в траве кузнечики, ругался злющий Рупейко, запертый предусмотрительной матерью в сарае, чтоб не понесло его на ночь глядя спасать любезного сердцу товарища Опанаса.
Бермесюк сорвал у плетня колосок - парторг Хосич провозгласил "месячник здоровья", одна лишь выкуренная люлька угрожала строгим выговором, ох не зря, не зря Хосича Катом прозвали! - и жуя его, наблюдал, как неспешно пылит по дороге колгоспное стадо. Впереди было видно щелкающего кнутом пастуха Оноприя Буряка, а вскоре стало его и слышно:
- Эх да тебя так и так три раза, курва ты глупая, куды прешь, чтоб твоему батьке в Закате, тудыть его, люто икалось! Чтоб его, подлюку, твари закатные во все места...
Дальше шло совсем уж неприличное. Бермесюк усмехнулся и, выплюнув изжеванный колосок, взял себе новый. Пастух Оноприй считался лучшим в округе умельцем по части ругательств, и когда он, пьяный, проходил по улице, матери затыкали малым детям уши.
- Сюды! Сюды правь, скотына безмозглая, Леворукий тебе под хвост, через ухо да в копыто! Что уставилась, гусей жирных не видала? Н-но, пошла!
Бермесюк зло сплюнул. Оноприй не любил заступника головы, и не упускал случая об этом напомнить, да так, что и придраться было нельзя. В самом деле, мало ли гусей по усадьбе гуляет?
"Смотри, змея подколодная, припомню на следующем собрании, как ты к рупейковой мамаше по ночам лазишь!" - мрачно подумал Бермесюк, прикрываясь рукавом от пыли.
Стадо утянулось в коровник. Золотая пыль, танцуя в теплых солнечных лучах, оседала на дорогу. Зазвенели ведра - бабы спешили на вечернюю дойку. Потянуло навозом. Привычные звуки и запахи совершенно успокоили Бермесюка, совсем уже собрался он идти ужинать, как заметил в поле незнакомую дивчину. Статная красавица быстро шла, одной рукой раздвигая колосья, другой теребя на высокой груди косу - не слишком длинную, зато перевитую яркими стричками, увидев которые, щеголиха Мотря померла бы от зависти. Бермесюк залюбовался невольно ладной фигурой и смуглым личиком, а дивчина, между тем, подойдя ближе, сверкнула черными очами и лукаво улыбнулась, показывая ровные белые зубки. От этой улыбки у Бермесюка потеплело на сердце.
- До Параски-доярки я, товарищ, - голос у дивчины был низкий, приятный, и Бермесюк был рад его слышать, хотя никакого вопроса не задавал. Пожелав гостье доброго вечера, он посторонился, а потом смотрел ей вслед - Параска в это время как раз шла в коровник. Встретившись, подруги обнялись и расцеловались в обе щеки, а затем скрылись за скрипнувшей дверью. Подумав мимоходом, что надо бы напомнить Зепко промазать петли, Бермесюк отправился домой ужинать.
Опустилась на землю бархатная летняя ночь. Зажглись в небе ясные звезды, выкатилась из-за горизонта луна, посеребрила пшеничное море. Ни единого огня не светилось в колгоспной усадьбе, зато слышно было, как ругается с женой пастух Оноприй, сумевший напиться водки, пока лазил за картоплей в погреб. Наконец, в сердцах огрев пьяницу по лбу сковородой и выгнав его из хаты, дражайшая половина ушла спать, и слышно было, как Оноприй, сонно поминая Леворукого, устраивается на лавке у плетня. Скоро затих и он.
Говорят, что людям с нечистой совестью плохо спится по ночам. Если судить по этой мудрости, Виктор Бермесюк был праведнейшим из праведных, ведь слаще него не спал никто во всем колгоспе. Ладонь уютно покоилась под щекой, пуховая перина приняла уставшее тело, соревнуясь с вышитым байковым одеялом, кто ласковее обнимет и лучше согреет хозяина. Одинокое перышко из подушки, кружась в лунном луче, опустилось на пол - и Бермесюк вдруг проснулся. С трудом оторвав от постели сонную голову, он недоуменно посмотрел сначала на перышко, потом в окно, силясь понять, что же прервало его мирный сон. За стрекотом сверчков послышался насмешливый голос:
- Его, говоришь, хата?
Рассыпался колокольчиком девичий смех.
- Його, його. Та пидемо швидше, побачать!
Бермесюк нахмурился, подозревая некий урон, который могли нанести его хозяйству ночные гости. Или хуже того, хозяйству общественному, за которое он в отсутствие головы особенно радел.
Надевши быстро шаровары и натянувши сапоги, Бермесюк выскочил из хаты, но только успел увидеть, как мелькнули за околицей две высокие фигуры.
"Врешь, не уйдешь, кошача сила!" - решил Бермесюк и бросился следом.
Но когда он, покряхтывая, добежал до околицы, ночные гости растворились уже в пшеничном море. Плюнув с досады, Бермесюк повернул было обратно, но тут приметил еще один силуэт, крадущийся за сараи.
- Та сколько ж вас тут!
Подозревая нашествие казаков, Бермесюк совсем уж было собрался бежать за пастухами, но потом решил, что лучше он сначала поймает хоть одного вредителя, иначе будет выглядеть заполошной бабой, про которую язва Оноприй не преминет сочинить очередную матерную частушку.
Перехватить вредителя в усадьбе Бермесюк не успел - тот вышел в поле. Хотя тот, кажется, и не подозревал о предследователе - уверенно шагал через серебрянную от лунного света пшеницу, ничуть не скрываясь и не оглядываясь назад. Это позволило Бермесюку подобраться довольно близко. В идущей фигуре показалось ему что-то знакомое, казаками тут, похоже, и не пахло. Достигнув опушки леса, вредитель наклонился взять что-то на земле, и Бермесюк наконец узнал ночного гулену.
- Как вам не стыдно, товарищ Ялинчук!
Рупейко отпрыгнул, выронив подобранную палку, оглянулся и сплюнул в сердцах. "Принесли же твари закатные эдакую пакость!" - читалось в сердито блестящих глазах его, и Бермесюку сразу захотелось дать юному нахаленку по шее.
- Приказ товарища предстедателя нарушаете? - хмуро спросил он, подходя ближе. - Бабця-то с мамкой все очи, глянь, выплачут по дураку непутевому... - и воспользовавшись замешательством Рупейка, схватил того за ухо.
Рупейко взвыл, выпалив такую конструкцию, что и Оноприй бы позавидовал. За что получил еще тычок в спину.
- Колгоспную пшеницу, значит, топчете? - продолжал Бермесюк, ведя нарушителя вдоль леса. - Добрым людям спать не даете?
Рупейко извивался угрем, но вырваться не мог, зато цеплялся за всякую попадающуюся веточку и чтоб не травинку, не желая возвращаться в опостылевший сарай. Людожерка, поди, с утра горячих всыплет!
- Предатели! Трусы! Я за товарища Опанаса жизнь бы отдал, а вы...
- А мы не только о себе думаем, а о том, что нельзя казаков на колгосп натравливать, что и товарищ Опанас бы также поступил, не только свои героические мечтания видя...
Он говорил что-то еще, не вслушиваясь уже в собственные речи, тогда как взгляд его приковали двое, лежащие впереди под ракитовым кустом. Тела двигались в едином ритме, ветви ракиты качались, белая сорочка, брошенная на них, развевалась на ночном ветру, как парус. Рядом висели две юбки.
- Ось же пришелепуваті баби! - прошептал Бермесюк, от изумления выпуская рупейкино ухо. - Зовсім з глузду з'їхали!
Тут перевитая лентами коса одной из дивчин дернулась и соскользнула в траву, будто змея, обнажая бритую голову с оселедцем.
- Це ж парубок! - воскликнул Рупейко, и парубок в то же время сел, бездумно поправляя покосившуюся под сорочкой грудь. Оставшаяся на земле доярка Параска повела шалыми глазами, но увидев нежданных гостей, взвизгнула, и кое-как схватив в охапку одежду, бросилась в пшеницу. Рупейко с Бермесюком согнуло пополам от хохота.
- Ось кошача сила...
Отсмеявшись и протерев глаза от выступивших слез, Бермесюк разглядел невозмутимо натягивающего юбку казака - и узнал вдруг дивчину, что так ласково улыбалась ему вечером у околицы.
- А вы ж с Розваги! - всунулся тут Рупейко. - А товарищ Опанас... Опанас Кальдмерский, голова наш! вы его видели?
- Видел пана Опанаса, как не видеть! - казак подобрал с земли косу и весело подмигнул ошалевшему Бермесюку. - Сказал бы, что велел он вам кланяться и здоровья желал, но брехать не буду - не велел. Не до того нынче пану Опанасу.
- Он убит? Ранен? Что?..
Рупейко походил на потерявшую цыпленка наседку, заглядывающую во все углы птичьего двора и кудахчущую от расстройства.
- Домой не дойдет, - серьезно ответил казак, хотя в черных глазах его искрилось веселье. - Могу проводить до него, если желаете.
- Я готов! - тут же согласился дурак Рупейко, и Бермесюк недовольно поморщился.
Но казак уже сам подхватил его под локоть, настойчиво прижимая к себе. Бермесюк дернулся было, да не вышло - хватка у "дивчины" была железной.
- А пойдемте-ка с нами, пане заступник. Негоже малую дытыну одну пускать, вдруг ведьма какая съест?
Казак хохотнул, слыша обиженное бурчание "дытыны" Рупейко.
- Откуда...
- Кто ж не знает Виктора Касьяновича, пана заступника коглгоспного головы? Я уж не так известен, так что позвольте представиться - вольный казак Ростислав Вальдеско.
- Добре, добре, - растерянно пробормотал Бермесюк.
Тоскливо сделалось вдруг ему. Может и нет в живых уже Опанаса и Зепко. Зарубили их казаки да в то озеро и спустили, и его, Бермесюка, спустят, висельники, сам Леворукий им не брат. Никого не боятся, только бы вредить добрым людям! Зарубят шашками и спляшут на костях... Дурак Рупейко за своим Опанасом хоть Леворукому в пасть полезет, туда ему и дорога, а самому бы пожить еще хочется, эх...
Так угрюмо думал Бермесюк, тащась под руку с вольным казаком Ростиславом Вальдеско сквозь ночной лес, и не радовали его ни свежий воздух, напоенный ароматом влажной травы, ни пение соловья, ни звездочки, приветливо глядящие сквозь густую листву. Хотелось только оказаться сейчас дома, на перине под уютным одеялом. И клял он неуемное свое любопытство и жажду справедливости, через которые придется ему претерпеть горькие муки. Если и не убьют казаки, то опозорят так, что вовек не отмоешься.
Вальдеско посмеивался на бесконечные вопросы Рупейка, которому не терпелось увидеть товарища Опанаса, но толком ничего не говорил. Бермесюк невольно прижимался к теплому боку - холодало.
Лес поредел и сошел на нет, впереди показался освещенный полудюжиной костров казачий хутор. Там не спали. В саду у самой большой хаты стоял длинный стол, уставленный бутылями и явствами, за ним орали песню не менее дюжины казаков в праздничных свитках. Еще двое шли по двору вприсядку, высоко вскидывая ноги в блестящих сапогах.
Дородная баба несла через улицу блюдо с пирожками - да так и встала, заметив гостей. Сунув блюдо идущему мимо парубку, она уперла руки в бока и шагнула навстречу. Поглядев на ее широкие нахмуренные брови, Бермесюк на всякий случай шарахнулся в сторону, но бабе не оказалось до него дела.
- Ростислав! - гаркнула она, да так, что перекрыла голосом крики пирующих. - Ты что ж, шибеник, вытворяешь, стыда на тебя нет?! Дивчиной обрядился, парубка привел - не казак, а гайифец нечестивый!
Еще звон в ушах не стих от этого крика, как Вальдеска уже не было рядом - только мелькнула его девическая сорочка за яблонями, да лунный свет блеснул на бритой голове. Баба однако не успокоилась, а двинулась следом с явным намерением поймать "шибеника" и оттаскать его за оседелец.
А перед гостями уже вырос длинный казак с обвислыми светлыми усами и, поведя грозными очами, спросил:
- Это кто ж вы такие будете?
Не успел Бермесюк ответить, как удалявшаяся баба кинула через плечо:
- Вальдеска друзья, привел, вишь, шибеник...
Дальнейшее ее ворчание потонуло в застольных песнях, которые разные исполняли пирующие в одно и то же время, но длинного казака такая рекомендация успокоила. Подхватив Бермесюка и вертевшего головой в поисках товарища Опанаса Рупейку под руки, длинный повлек их к пиршественному столу.
Тут Рупейко вскрикнул неразборчиво и, вывернувшись, бросился вперед, к знакомой фигуре, сидевшей на траве под яблоней. Товарищ Опанас имел вид больной и несчастный. Глаза его были полуприкрыты, губы с трудом шевелились, будто силясь произнести последнюю волю, рука то и дело приподнималась, стремясь поддержать валящуюся на бок больную голову - но тут же безвольно опадала назад.
Товарищ Опанас Калдмерский был жестоко, беспробудно пьян.
Хлопоты Рупейка не произвели на него никакого действия, и только когда, сжалившись смотреть на это печальное зрелище, длинный принес ледяной воды из колодца и вылил товарищу Опанасу на голову, тот сумел приподнять тяжелые веки и бессмысленно улыбнуться знакомым лицам. Тут же ему поднесли чарку, произведшую волшебное действие - Опанас закашлялся, поминая закатное пламя, потом с помощью верного Рупейка сумел все-таки подняться и потащиться обратно за стол. Там встретили его радостными возгласами. Наполнились горилкой чарки, возникло, словно из ниоткуда, большое блюдо с книшами и паляницами, и пир пошел своим чередом.
Суровый казак Роман Ольмейда лично поднес Бермесюку большую чарку, так что не выпить было невозможно, а вернувшийся уже в казачьем облачении Вальдеско сунул под руку глечик с солеными рыжиками.
Разбуженный шумом, лежащий физиономией в стол чернокудрый парубок поднял лицо и посмотрел на Бермесюка. По чрезмерно смуглому лицу его блуждала загадочная улыбка.
- Это иноземный журналист, - пояснил Бермесюку Вальдеско. - Луи... Лут...
- Слынько! - бас Ольмейды перекрыл на мгновение гам застолья. - Скажи, а что, горилка в твоем Фельпе есть?
- В Фельпе, - ответствовал журналист, подняв важно длинный палец, - всё есть!
После чего снова рухнул лицом в стол и, кажется, даже захрапел.
Бермесюк усиленно закусывал грибами, потом увидел рядом тарелку с мнишками и притянул ее тоже к себе. Пить ему, даже вдали от бдительного Хосича, не хотелось - с непривычки да на голодный желудок развезет в единый миг! Поэтому он налегал на закуску, а исправно наливаемую горилку и варенуху старался незаметно выплеснуть под стол.
Рупейко осоловел почти сразу и, забыв о бесценном товарище Опанасе, который, между тем, снова начал клевать носом, приставал к парубку равных с ним лет, представленого как "малый Салынчук". Заплетающимся языком толковал он что-то о трехпольном земледелии и четырехлетнем плане, присланном из города, которому предстоит поднять урожайность на недосягаемую высоту. Сосед отмахивался только, но потом, дойдя до нужной кондиции, решил поучить нового приятеля курить люльку. Люлька неудачно пыхнула, засыпав стол горячим табаком, а горе учитель получил плюху от хозяина люльки, своего дядьки Хомы Салынчука, сидевшего тут же рядом.
Длинный казак, которого все звали Билявкой видно за странный цвет волос, затеял историю, как Вальдеско за доярками ухаживал. По его рассказу выходило, что влюбился он в девятерых сразу, а как одна из них попросила "принесть ей черевики, что в Московии панянки носют", он тут же и притащил ей башмаки Федька, который племянник председателев - как раз впору пришлись! Казаки хохотали, сам же герой истории, до того подливавший Бермесюку горилки, исчез куда-то, и Ольмейда тоже ушел, а Опанас заснул окончательно, не донеся до рта куска паляницы и уткнувшись носом в вышитый на скатерти мак. Рупейко с малым Салынчуком, обнявшись, орали непристойную песню, которую им по малолетству и знать-то было не положено. Но дядька Салынчук уже забыл о племяннике, найдя себе новое развлечение.
- Ты глянь, що робит, кошача сила! - железная рука его перехватила Бермесюка, выплеснувшего под стол очередную порцию горилки, за запястье и сжала так, что затрещали кости.
Казаки все поворотились к нему.
- Ишь удумал, добрую горилку закатным тварям выплескивать!
- Не делают так добрые люди, - веско заявил длинный Билявка.
- Не делают, не делают! - подхватили казаки. - Добрый человек - он горилки выливать не станет, а кто льет понапрасну - враг добрых людей!
Тот враг, Враг - так незаметно к слову приросла большая буква, шум усилился.
- Да то ж сам Леворукий! - крикнул кто-то.
Казаки отхлынули, образовав вокруг испуганного таким поворотом Бермесюка свободное пространство, но не успел он выбраться из-за стола, как набросились на него и скрутили за спиной руки.
- Ишь, ховается! Тримай його, хлопцы!
Бермесюк растерянно оглядывался по сторонам, видя вместо веселых собутыльников озлобленные рожи, и не находя средь них ни одной сочувствующей, а его уже пригнули и поволокли вон из сада, продолжая рассуждать:
- Неча Леворукому средь добрых людей ходить, избавимся от него раз и навсегда. Сжечь, сжечь паскуду! Да что ж жечь - не ведьма! Повесить! Повесить - и вся недолга!
Уже и появилась откуда-то пеньковая веревка, длинный Билявка ловко связал из нее петлю и надел "Леворукому" на шею.
- Повесить! Повесить! - галдела толпа, волоча его на пригорок к росшему там столетнему дубу. Бермесюк успел заметить испуганное лицо бабы с пирожками, но та не решилась употребить свой громкий голос и власть над здешним обществом - отпрянула за плетень, лишь неодобрительно качая головой.
Чтоб не смущал речами добрых людей, Бермесюку заткнули рот пирогом с рыбой, таким большим, что ни прожевать, ни выплюнуть его было невозможно. Глупая смерть! - думал он, взгромождаясь под тычки и пинки на беспокойного коня, в то время как Хома Салынчук лез на дерево, привязывать веревку к самой толстой ветке. Глупая смерть! - сопротивляться не было сил, могильный холод уже сковал руки и ноги, Бермесюк закрыл глаза, не желая видеть беснующихся вокруг красных от горилки и злобы харь. Вспомнить ему было нечего - в Создателя он отродясь не верил, не Мотрю же вспоминать! Мелькнуло перед мысленным взором лицо вчерашней "дивчины", на что Бермесюк улыбнулся криво и крепче зажмурил глаза - чтоб случайно не увидеть Вальдеска в толпе палачей. Как чувствовал, как знал...
Взвилась хворостина, хлестнула по заду беснующегося коня, и тот рванулся вперед, сбрасывая несчастную жертву, у которой тут же затянулась ее шее толстая пеньковая петля. Закатные костры взвились перед глазами Бермесюка, свистнуло над головой крыло Создателева ангела - и в следующий момент он грянулся оземь, больно ударившись задом.
Чьи-то горячие пальцы содрали с шеи колючую веревку, и Бермесюк отчаянно закашлялся, выплюнув наконец треклятый пирог.
- Геть, шибеники! - прогремело над головой, лязгнула в ножнах казацкая шашка. Топот множества ног убедил Бермесюка, что палачи сбежали, и он решился наконец открыть глаза.
Тут же ему под нос сунули флягу.
- Выпей-ка, пан заступник, - в голосе Вальдеска не было всегдашнего веселья, скорее какое-то виноватое сочувствие.
Вовсе не горилка - теплый грушевый узвар прокатился в желудок, успокаивая саднящее горло.
- У малого Салынчука отобрал, - улыбаясь в ответ на удивленный взгляд пояснил Вальдеско. - Ему дядька другого не дозволяет.
- Вставай, пан Виктор, не сердись на моих дураков за удаль пьяную, - сказал Ольмейда, протягивая широкую как лопата ладонь. Бермесюк ухватился за нее и в самом деле встал, чувствуя как кружится вокруг него холм вместе с дубом и двумя казаками.
Через пару шагов в голове немного прояснилось.
- Я... не сержусь, - хотел сказать Бермесюк, но вместо этого отчаянно закашлялся.
Вальдеско подхватил его под руку.
- Пошли до моей хаты. Тетка хоть и вредная баба, а галушки робит добре. Посидим по-человечески.
И они пошли.
епілогАлая полоса протянулась над кромкой горизонта, возвещая скорый рассвет. Гасли одна за другой звезды в стремительно синеющем небе, и круглая луна казалась уже не наливным яблоком, а только белесой его тенью. Весело шуршала пшеница, ходя волнами под пахнущим утренней сыростью ветром.
Пыль на дороге была прибита росою - и тем лучше отпечатывались в ней следы проходящих людей, составляя странные узоры.
Первым шел Рупейко, бережно поддерживая за локоть трезвеющего от свежести воздуха товарища Опанаса. Угрюмый Зепко тащился следом. Тряпка, которой была перевязана его голова, то и дело сползала на нос и он, морщась, возвращал ее на место.
Бермесюк и Вальдеско шли бок о бок, не касаясь друг друга, только усмехаясь иногда и обмениваясь понимающими взглядами. То одного, то другого порой заносило в сторону, но он скоро возвращался, притянутый к соседу будто бы магнитом.
Когда впереди, в усадьбе закукарекал первый петух, Вальдеско остановился, не прощаясь. И долго еще стоял на дороге, глядя колгоспникам вслед.